Имею скафандр, готов путешествовать - Страница 15

— Думаешь, он прав?

— Конечно, прав. Он-то меня понимает, а вот мама только всплескивает руками и говорит, что у нее сил больше нет. Так вот, целых две недели я вела себя совершенно ужасно и невыносимо, и в конце концов папа сказал: «Ради всего святого, пусть она отправляется! Может, за нее хоть страховку дадут!» И я отправилась.

— Хмм… я все-таки не понял, как ты в этом корабле очутилась.

— А-а… я околачивалась там, где не положено, делала то, что запрещается. Я всегда стараюсь глазеть по сторонам; узнаешь много нового. Вот они меня и сцапали. Они бы предпочли папу, но теперь надеются обменять меня на него. Я не могла этого допустить, поэтому пришлось сбежать.

— Это сделал дворецкий, — мрачно пробормотал я.

— Что?

— Твой рассказ напоминает детективы — в нем так же много нестыковок и дыр.

— Ну я тебе точно говорю, что это обычное… ой-ой, опять начинается!

Но произошло только одно — освещение сменилось с белого на голубое. Никаких плафонов там не было; мерцал весь потолок. Мы распластались по полу. Я хотел встать, и не смог.

Я чувствовал себя, словно пробежался по пересеченной местности, и выдохся так, что едва дышал. Вряд ли причиной был собственно голубой свет. Голубая составляющая — просто лучи в диапазоне от 4300 до 5100 ангстрем, она присутствует в солнечном спектре. Однако, что бы там ни подмешали в это голубое сияние, мы от этого обмякли, как веревки.

Чибис пыталась мне что-то сказать:

— Если… они придут за нами… не сопротивляйся… и… главное…

Голубой свет снова сменился белым. Узкая стена стала отъезжать в сторону.

Побелевшая от страха Чибис нашла силы договорить:

— …главное… не сопротивляйся… ему.

Двое мужчин вошли в комнату и, отодвинув Чибис, связали мне запястья и лодыжки, да еще обвязали веревкой вокруг пояса, прикрутив локти к туловищу. Мало-помалу я начал выходить из оцепенения, но был все еще настолько слаб, что не смог бы и почтовую марку лизнуть. Я так хотел им врезать по черепу… но с тем же успехом бабочка может пытаться приподнять штангу.

Они вытащили меня. Я запротестовал.

— Послушайте, куда вы меня тащите? Что вообще происходит? Я на вас в суд подам. Я…

— Заткнись, — сказал один. Это был костлявый коротышка, лет пятидесяти или старше. Вид у него был такой, как будто он никогда в жизни не улыбался. Второй, помоложе, — толстый, с обиженным детским ртом и ямочкой на подбородке — выглядел так, будто мог бы и посмеяться, если беспокоиться не о чем. Но сейчас он был обеспокоен:

— Тим, мы можем влипнуть. Надо вышвырнуть его в космос… надо их обоих выкинуть в космос… и выдать ему за несчастный случай. Можно сказать, что они развязались и попытались смыться через люк. Он никогда не узнает…

— Заткнись, — без всякого выражения ответил Тим. — Хочешь неприятностей? Вакуума хочешь хлебнуть?

— Но…

— Заткнись.

Они протащили меня по изогнутому коридору в какую-то комнату и бросили на пол.

Я лежал лицом кверху, но не сразу понял, что это, видимо, рубка. Ни один человек не сделал бы такую рубку, да она и не была создана человеком.

Тут-то я и увидел его.

Чибис могла не предупреждать; я и не подумал ему сопротивляться.

Коротышка был крут и опасен, толстяк — подл и беспощаден; но по сравнению с ним они были херувимами. Если бы я пришел в себя, я мог бы побороться с теми двумя любым способом по их выбору; думаю, ни одного человека я бы не испугался, если он не обладает чрезмерными преимуществами.

Но не его.

Он не был человеком, но пугало не это. Слоны тоже не люди, но они народ симпатичный. Внешне он больше походил на человека, чем слон, но это не имело значения. Стоял он прямо, с одной стороны у него были ноги, с другой голова. Он был не более пяти футов ростом, но это тоже не имело никакого значения; он подавлял, как человек подчиняет лошадь. Его торс был никак не меньше моего, но его фигуру укорачивали короткие толстые ноги с выпирающими ступнями (если это были ступни), похожими на диски. Когда он двигался, они как-то хлюпали. Когда он стоял, на манер треножника, выпячивался то ли хвост, то ли третья нога. Ему не требовалось садиться, да и вряд ли он смог бы сесть.

Короткие ножки не делали его медлительным. Его движения были неуловимо быстрыми, как бросок змеи. Была ли то более совершенная нервная система и более эффективная мускулатура? Может, на его родной планете выше сила тяжести?

Его руки змеились — суставов в них было больше нашего. Рук было две пары — одна на поясе, другая под головой. Плеч не было. Я не смог сосчитать его пальцы, похожие на щупальца, — они находились в беспрестанном движении. Одежды на нем не было, кроме пояса, сверху и снизу охватывавшего нижние руки. К поясу было прикреплено что-то вроде кошелька и ключей. Кожа его была коричневато-пурпурной и лоснилась.

Кем бы он ни был, он не был соплеменником Мамми.

От него шла слабая сладковатая мускусная вонь. Любая переполненная людьми комната в жару разит еще почище, но если я еще когда-нибудь учую этот запах, то покроюсь мурашками, а язык в ужасе онемеет.

Все это я рассмотрел постепенно; сначала я видел только его… лицо. Как еще это назвать… Я до сих пор не описал его, потому что боюсь, что меня затрясет. Но я его опишу, чтобы вы, увидев такое, стреляли не раздумывая, пока ваши кости не превратились в желе.

Носа не было. Он дышал кислородом, но куда входил и откуда выходил воздух, понять было невозможно. Частично он дышал ртом, раз он разговаривал. Его рот был вторым отвратительным органом. Челюсть и подбородок заменяли жвалы, которые разделялись на три неравные части. Во рту несколько рядов мелких зубов. Языка я не заметил. Вместо него рот был окаймлен ресничками вроде червей. И эти реснички беспрестанно шевелились.